Caprice - Sister Simplicity (2004)

It was a winter such as when birds die
In the deep forests; and the fishes lie
Stiffened in the translucent ice, which makes
Even the mud and slime of the warm lakes
A wrinkled clod as hard as brick; and when,
Among their children, comfortable men
Gather about great fires, and yet feel cold:
Alas then for the homeless beggar old!

Была зима — такая, что с ветвей
Комочком белым падал воробей.
Закованные в ледяные глыбы,
В речных глубинах задыхались рыбы.
И до сих пор не замерзавший ил
В озерах теплых, сморщившись, застыл.
В такую ночь в печах пылало пламя,
Хозяин с домочадцами, с друзьями
Сидел и слушал, как трещит мороз…
Но горе было тем, кто гол и бос!

I saw thee weep — the big bright tear
Came o’er that eye of blue;
And then methought it did appear
A violet dropping dew:

I see thee smile — the sapphire’s blaze
Beside thee ceased to shine;
It could not match the living rays
That filled that glance of thine.

As clouds from yonder sun receive
A deep and mellow dye,
Which scarce the shade of coming eve
Can banish from the sky,

Those smiles unto the moodiest mind
Their own pure joy impart;
Their sunshine leaves a glow behind
That lightens o’er the heart.

Ты плакала: когда слеза
Лазурь очей твоих покрыла,
Казалось, светлая роса
На землю с неба нисходила.

Ты улыбнулась — и алмаз
Пред ними должен был затмиться:
С живым огнем лучистых глаз
Не может в блеске он сравниться.

Как солнце тучам свет дает.
В них нежным отблеском играя.
Который с гаснущих высот
Не вдруг прогонит тьма ночная.

Так ты улыбкою своей
Веселье в мрак души вливаешь
И отблеск радостных лучей
На грустном сердце оставляешь.

O, my love is like a red, red rose
That’s newly sprung in June
O, my love’s like a melody
That’s sweetly played in tune

As fair art thou, my bonnie lad
So deep in love am I
And I will love thee still, my dear
Till a’ the seas go dry

Till a’ the seas go dry, my Dear
And the rocks melt with the sun!
And I will love thee still, my Dear
While the sands of life shall run

Fare thee well, my only Love,
And fare thee well a while!
And I will come again, my Love,
Though it were ten thousand miles!

O, my love is like a red rose
That’s newly sprung in June
O, my love’s like a melody
That’s sweetly played in tune

Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя — как песенка,
С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.

Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит…

Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!

Seven stars in the still water,
And seven in the sky;
Seven sins on the King’s daughter,
Deep in her soul to lie.

Roses are at her feet,
(Roses are red in her red-gold hair)
And O where her bosom and girdle meet
Red roses are hidden there.

Fair is the knight who lies slain
Amid the rush and reed,
See the lean fishes that are fain
Upon dead men to feed.

Sweet is the page that lies there,
(Cloth of gold is goodly prey,)
See the black ravens in the air,
Black, O black as the night are they.

What do they there so stark and dead?
(There is blood upon his hand)
Why are the lilies flecked with red?
(There is blood on the river sand.)

There are two that ride from the south and east,
And two from the north and west,
For the black raven a goodly feast,
For the King’s daughter rest.

There is one man who loves her true,
(Red, O red, is the stain of gore!)
He dug a grave by the darksome yew,
(One grave will do for four.)

No moon in the still heaven,
In the black water none,
The sins on her soul are seven,
The sin upon his is one.

Семь звезд в заводи
И семь — в небе.
Семь тяжких грехов лягут на сердце
Королевны.

Красные розы лежат у ее ног
(Розы красны и волосы рыжи)
И там, за корсажем,
Таятся красные розы.

Прекрасен убитый рыцарь,
Лежащий в зарослях камыша и тростника.
Видишь тощих рыб, что радостно
Будут кормиться мертвецами?

Там же лежит милый паж.
(Золотое шитье — прекрасная добыча)
Видишь черных воронов в небе,
Черных, как ночь?

Отчего они полураздеты и мертвы?
(На ее руке кровь)
Почему лилии в красных крапинках?
(Кровь не речном песке)

Один ехал с юга, другой с — запада,
Третий — с севера, четвертый с востока.
Черным воронам добыча,
Королевне — покой.

Только один из них любил ее.
(Красны, о красны пятна запекшейся крови)
Он то и вырыл могилу под темным тисом.
(Сгодилась бы и четырем).

Заводь небес — безлунна,
Нет луны и на воде.
Семь грехов у нее на сердце,
А на его сердце — только один.

Upon the edge of forest green,
Perchance you’ve walked, you may have seen,
Tiny rings of cloverleaf,
And dared not wonder what’s beneath.

Well I shall tell you of a tale,
That happened neath a moon so pale,
I walked along where none could see,
By Druids font, and tall oak Tree.

The gentle tinkling of a chime,
Which sounded like an Angels rhyme,
Came drifting slowly on the breeze,
That rocked the tops of tall oak Trees.
And showed a Faerie dell.

Leaves of green and berries red,
They placed a ring upon my head,
Led me in merry dance.
I did not doubt, but took my chance,

Followed on this mighty throng,
Enchanted by their simple song.
The lights were bright in tiny hands,
And I was shown into their lands.

Misty curtains I did pass,
Which rose like breath above the grass,
And there she stood divine,
In mantle like the blood red wine.

Shrouded in a haze of red
A golden crown upon her head.
Between this world and theirs
Where the man and faerie dwells.

It’s the first mild day of March:
Each minute sweeter than before
The redbreast sings from the tall larch
That stands beside our door.

There is a blessing in the air,
Which seems a sense of joy to yield
To the bare trees, and mountains bare,
And grass in the green field.

O my sister, ’tis a wish of mine
Now that our morning meal is done,
Make haste, your morning task resign;
Come forth and feel the sun.

Весенним первым теплым днем
Миг новый прежнего прелестней.
На дереве у входа в дом
Малиновка заводит песню.

Блаженством воздух напоен
И вся ожившая округа:
От голых гор и голых крон
До зеленеющего луга.

Покончив с завтраком, сестра,
Мое желание исполни:
На солнце выбеги с утра
И о делах своих не помни.

In misty dreams and shadowed memories
Of fabled cities I have dwelt apace-
And from strange lakes set round with Guardian Trees
Have slacked my thirst, and scornful of the face
Of harshful reality have stooped to trace
Dark figures on the sands of alien quays.

In crystal splendor I have spanned the seas
And clothed myself in legendary grace…
In Idris I have dwelt where Serpent Stones
And flowers of dusty violet merge to form
A glimmering gate of wonder, whereto bones
Of a warrior dead are gathered in a storm
Of whirling clouds and cauldron flames and roar
Beneath the sky where great ravens …

This little bowl is like a mossy pool
In a Spring wood, where dogtooth violets grow
Nodding in chequered sunshine of trees;
A quiet place, still, with the sound of birds,

Where, though unseen, is heard the endless song
And murmur of the never resting sea.
’T was winter, Roger, when you made this cup,
But coming Spring
Guided your eager hand
And round the edge you fashioned young green leaves,
A proper chalice made to hold the shy
Flowers…

They will forget their sad uprooting, lost
In pleasure that this circle of leaves
Should be their setting; once more they?ll dream
They hear winds wandering through lofty trees
And see the sun smiling
And see the sun smiling
between the leaves.

Green are the rashes, O;
Green are the rashes, O;
The sweetest hours that e’er I spend,
Are spent among the lasses, O.

There’s nought but care on ev’ry han’,
In every hour that passes, O:
What signifies the life o’ man,
In hands of lasses, O.

The war’ly race may riches chase,
An’ riches still may fly them, O;
An’ tho’ at last they catch them fast,
Their hearts cannot enjoy them, O.

But give me cannie hour at night,
My arms about my dearie, O,
An’ war’ly cares an’ war’ly men
May a’ gae tapsalteerie, O!

For you sae douce, ye sneer at this;
Ye’re nought but senseless asses, O;
The wisest man the warl’ e’er saw,
He dearly lov’d the lasses, O.

O, she doth teach the torches to burn bright!
Her beauty hangs upon the cheek of night
Like a rich jewel in an Ethiop’s ear;
Beauty too rich for use, for earth too dear!
So shows a snowy dove trooping with crows,
As yonder lady o’er her fellows shows.
The measure done, I’ll watch her place of stand,
And, touching hers, make blessed my rude hand.
Did my heart love till now? forswear it, sight!
For I ne’er saw true beauty till this night.

Вокруг нее блеск факелов погас!
В ночи она блистает, как алмаз,
Как в ухе мавра яркая серьга;
Она для мира слишком дорога!
Как голубь снежный бел среди ворон,
Ее краса всем спутницам урон.
Как кончат пляс, на страже должен встать.
Руки ее коснуться — благодать.
Любил ли прежде? Отрекитесь, очи!
Я красоты не знал до этой ночи.

The warm sun is failing,
the bleak wind is wailing,
The bare boughs are sighing;
the pale flowers are dying,

Come months, come away,
From November to May,
In your saddest array;
Follow the bier
Of the dead, cold year,

The chill rain is falling;
the night worm is crawling,
The rivers are swelling,
the thunder is knelling,

The blithe swallows are flown,
and the lizards each gone
And the earth’s a deathbed,
in a shroud of leaves dead

Come months, come away,
From November to May,
In your saddest array;
Follow the bier
Of the dead, cold year.

It is the hour when from the boughs
The nightingale’s high note is heard -
It is the hour — when lovers’ vows
Sweet in every word
They seem sweet in every whispered word.

And gentle winds and waters near
Make music to the lonely ear.
Each flower the dews have lightly wet,
Stars and sky are met…
And in the sky the stars are met.

And on the wave is deeper blue,
And on the leaf a browner hue -
And in the Heaven, that’s clear obscure
Softly dark… darkly pure…

Сейчас… Соловьиною трелью
Наполнится сумрак садов,
И сладость вечерней пастели
Укутает в серый покров
И ласковый ветер, что с моря,
И музыку в жесте и взоре,
И слезы росы в небесах,
И звезды в любимых глазах…
В них тайная жажда чудес,
В них тайна морей и небес,
В них сумерек мрак бесконечен,
Но плен этих чар быстротечен…
Лишь Солнце ушло на покой,
Так сумерки тáят пред яркой Луной…

When will the stream be aweary of flowing
Under my eye?
When will the wind be aweary of blowing
Over the sky?
When will the clouds be aweary of fleeting?
When will the heart be aweary of beating?
And nature die?

Never, O, never, nothing will die;
The stream flows,
The wind blows,
The cloud fleets,
The heart beats,
Nothing will die.

Nothing will die;
All things will change
Thro’ eternity.
’Tis the world’s winter;
Autumn and summer
Are gone long ago;
Earth is dry to the centre,
But spring, a new comer,
A spring rich and strange,

Shall make the wind blow
Round and round,
Thro’ and thro’,
Here and there,
Till the air
And the ground
Shall be fill’d with life anew.
The world was never made;
It will change, but it will not fade.

So let the wind range;
For even and morn
Ever will be
Thro’ eternity.
Nothing was born;
Nothing will die;
All things will change.

It was a bright and cheerful afternoon,
Towards the end of the sunny month of June,
When the north wind congregates in crowds
The floating mountains of the silver clouds

From the horizon — and the stainless sky
Opens beyond them like eternity.
All things rejoiced beneath the sun, the weeds,
The river, and the cornfields, and the reeds;

The willow leaves that glanced in the light breeze,
And the firm foliage of the larger trees.

Был ослепительный июньский день.
Тревожить воду ветру было лень.
На горизонте громоздились кучи
Плавучих гор — серебряные тучи.

И небосклон сиял над головой
Бездонною, как вечность, синевой.
Все радовалось: лес, река и нивы.
Поблескивали в роще листья ивы.

И шелестела в тишине едва
Дубов столетних плотная листва…